Написано в ответ на вопрос "Опишите, что Вы ощущали, когда сливались с Хогиоку?"
Здесь можно задавать вопросы персонажам Блича: vk.com/askbleachcharacters
Мы ждём игроков!

Автор: Herr Fuchs
Фандом: Bleach
Название: Боги не испытывают радости.
Персонажи: Айзен Соуске, Ичимару Гин, упоминается Урахара Киске
Рейтинг: PG
Размер: драббл
Жанр: Angst
Пейринг: Айзен/Гин
Публикация: только с разрешения автора

«Хогиоку нужно время, чтобы пробудиться…»
Гин, внимательно следящий за Айзеном, чувствует, что, скорей всего, что-то здесь не чисто. Он умный мальчик, но, как умный мальчик, никогда не лез туда, где капкан мог захлопнуться. А что-то подсказывает ему, что капкан тут не волчий даже – медвежий. И если захлопнется, то выбраться уже не получится, пожертвовав, например, лапой, как отгрызают себе лапы обезумевшие от боли и голода животные, только чтобы спастись. Этот капкан сломает хребет.

Гин не знает, что далеко в Мире Живых не спит уже которую ночь Урахара Киске, напряжённо ожидая атаки. Да, он говорил, что Хогиоку нужно время, чтобы пробудиться – и, кажется, в это все поверили. Хороший стратег всегда готовится к худшему из вариантов. И всё же, всё же… Если Айзен нападёт прямо сейчас, то они обречены. И, самое страшное, что Урахара понимает – Айзен тоже об этом знает. Но не нападает. В конце концов, ведь можно было бы просто перебить защитников по одному, а уже потом создавать ключ Короля, разве нет? Урахара догадывается, что решил сделать Айзен – и, окажись сейчас тот рядом, Киске схватил бы его за воротник и встряхнул, как следует. Потому что этого делать нельзя. Нельзя, ни в коем случае.

Айзен катает в пальцах Хогиоку, его взгляд устремлён в пространство. Со стороны кажется, будто Ками изволит наблюдать за великой пустыней, но это неправда. Гин улыбается и молчит, но замечает многое, слишком многое. Взгляд у Ками расфокусирован, и если Айзен и смотрит куда-то, то явно не туда, куда может заглянуть каждый.
- Гин?
- Да?
В голосе Айзена нет никаких интонаций. Совершенно никаких.
- Принеси мне плед. Мне холодно.
Гин приносит плед Айзену, прекрасно зная, что это самое «мне холодно» уже настолько превратилось в присказку, сопровождающую Айзена везде и всюду, что момент, когда Владыке станет тепло, видимо, не настанет вовсе.
- Спасибо, Гин.
Ичимару касается кончиками пальцев свободной от Хогиоку руки Айзена.
Рука тёплая.

Дни идут один за другим, Айзен не выпускает Хогиоку из рук. Это для дураков она хранится в секретном сейфе, в который проникнуть не пытались только Канаме, Улькиорра и те, кому лень. Айзен – мастер иллюзий, он может Хогиоку хоть на середину стола для совещаний положить – и никто не заметит.
Гин видит. Айзен позволяет ему видеть – то ли доверяет, то ли не считает нужным скрываться.
- Гин, что это за чай? – рассеянный взгляд Айзена всё так же скользит по безжизненным пескам за окном.
- Жасминовый, Ками-сама, - тянет насмешливо Ичимару.
- Я так и думал.
Гин улыбается, чувствуя, как по спине у него ползёт холодок. В белоснежной пиале Айзена – каркадэ.

Следует череда экспериментов. Айзен спокойно слушает джаз, тяжёлый рок из мира живых, классическую музыку. Периодически просит сделать потише. Айзен не читает книг, что прежде приносил из Генсея – «Золотой Храм» в роскошном издании, которому искренне обрадовался Ками-сама, пылится, так и не открытый ни разу. Запах цитрусовых, который прежде был Айзену отчего-то неприятен, теперь не вызывает никакой реакции. Гин ждёт – ждёт, когда Айзен как-нибудь это прокомментирует. Это – или хотя бы действия самого Ичимару, его бесконечные уколы и выпады, его излюбленные развлечения – стравливать Эспаду, например.
Но Айзен молчит.
И Гин понимает.

Мир застывает – понемногу. Бледнеет – по чуть-чуть. Выцветает – так же, как выцветают глаза Айзена. Хогиоку пробудилась уже давно, но Айзену нужна не просто победа, ему нужно абсолютное торжество. Хогиоку привыкает к нему, пускает в нём свои корни, как сорняк, который уже невозможно будет выкорчевать. Прикрывая глаза, Айзен пытается понять – каково ему будет, когда слияние с Хогиоку подойдёт к концу?
-«Наверно, Боги так и видят мир… статичным», - думает он, сжимает пальцы на воздухе и вздрагивает. Хогиоку нет.
Мужчина распахивает глаза, переводит взгляд на собственные пальцы и напрягшаяся линия плеч расслабляется. Здесь. В ладони. Он просто не почувствовал.

Хогиоку пульсирует в груди. Айзен чувствует себя всемогущим. И ему холодно. Холод идёт изнутри, будто тело само по себе – невозможно! – является его источником.
В какое-то мгновение Айзену приходит в голову странная мысль. Что, может быть, холод может и не ранить так сильно. Что, может быть, холод этот вполне можно переносить спокойно, если убрать что-то…
Но что?
Мысль вертится на кончике языка, но поймать её не удаётся. Да и времени больше нет.
- Пойдём, Гин, - роняет Айзен, зная, что Ичимару следует за ним. Как и всегда, за левым плечом.
Ему всё ещё холодно, но имя любимого ученика отчего-то словно звенит в ушах до сих пор – «Гин».

Когда Ичимару переломанной куклой падает на землю, оставляя за собой в воздухе отвратительную дорожку капель крови, в груди Айзена что-то рвётся. Это не пустые красивые слова, это такое ощущение, будто когтистая рука вырвала у него из груди кусок мяса – сердце, лёгкое, и ещё что-то. Внутри всё искорёжено, Айзен делает глоток воздуха – ледяная волна проносится по глотке вниз. И застывает внутри.
-«Я стал Богом», - понимает Айзен. Губы растягиваются в мёртвой, безрадостной улыбке. Холод уже не жалит – весь мир превратился в ледяную пустыню. Слепое солнце над головой не греет. Холод теперь не проблема, Богам всегда холодно.
Он получил даже больше, чем хотел, но радость?
Боги не испытывают радости.
Боги не испытывают вообще ничего.

@темы: моё, творчество, Bleach

---

НА ПРАВАХ РЕКЛАМЫ

Автор: Herr Fuchs
Фандом: Bleach
Название: Вопросы-вопросы
Персонажи: Айзен Соуске, Ичимару Гин
Размер: цикл, часть 1.
Жанр: джен
Пейринг: намёки Айзен/Гин
Публикация: только с разрешения автора
От автора: Вот здесь vk.com/askbleachcharacters я отвечаю на любые вопросы от лица Айзена.

Вопрос: Как Вы заставили Гина пойти за собой?

Вопросы о Гине всегда оставляли у Айзена неприятный привкус, будто горечь на кончике языка. С одной стороны вспоминать прошлое было сладко – немного сентиментально, но, когда твой мир сузился до пятачка пространства в темноте, то воспоминания, пожалуй, то немногое, чем можно располагать в полной мере. С другой – не все воспоминания, связанные с Гином, приносили… не радость, нет. Мукен усердно работал над этим, пожирая эту эмоцию, испытывать радость здесь было нельзя – как и спать, например. Впрочем, Ками и сам уже не мог вспомнить, каково это – радоваться. Хогиоку обошлась ему дорого.

Однако этот вопрос не принадлежал ни к одной из вышеперечисленных категорий. Он лежал где-то посередине, потому Айзен заговорил с той спокойной неторопливостью, что свойственна ему была при любой нейтральной теме:
- Многие считают, будто и Гин, и Канаме последовали за мной не по своей воле – якобы сила моего меча заставила их поступить именно так, - в уголке губ мужчины на мгновение прорезалась болезненная складка. Говорить о потере Кёки ему было до сих пор неприятно. – Это не так. Никого нельзя заставить пойти за собой, равно, как нельзя и заставить людей остаться. Но можно сделать так, чтобы люди захотели следовать за тобой, захотели быть рядом. Свобода воли, пожалуй, самый ценный и самый опасный дар из всех, которыми обладает человек. Без него было бы гораздо проще, но и гораздо скучней жить.

- Я не люблю принуждать, Гин.
Ветер шелестел в верхушках деревьев, отчего густые кроны качались, как впавшие в транс монахи, отбивающие поклоны. Молодой месяц, то и дело ныряющий в рваные облака, несущиеся по небу, давал так мало света, что не тени, а сама тьма скользила по земле, пытаясь ухватить за щиколотку.
- Отчего же, Айзен-фукутайчо? – в голосе Гина улыбка слышалась всегда, но теперь сюда примешивалось и любопытство. Дети и животные – самые любопытные из всех созданий. Возможно, именно из любопытства Гин не стал обходиться обычным связующим кидо или не ушёл с линии атаки – жест, который у такого юного шинигами получался так же хорошо, как у маститых воинов. Возможно, именно любопытство заставило Ичимару коротко и рвано взмахнуть своим небольшим мечом – и поставить точку в жизни рядового, решившего, что мальчишку стоит проучить. Не кровожадность, нет. Гин не казался ему кровожадным, хотя лёгкий отголосок безумия жил на дне узких глаз – Айзен порой видел такой же в своём отражении. Детское любопытство, которому так сложно противостоять.
- Потому что это скучно, Гин… - положив широкую ладонь на плечо мальчика, Айзен склонился к нему и, улыбаясь, шепнул на ухо. – А я люблю, когда весело.
Гин не отстранился – даже не напрягся под ладонью лейтенанта. Безмятежно задрал лицо к нему и, шмыгнув носом, заметил:
- С тобой скучно не будет, Айзен-фукутайчо. Куда мы идём теперь?

- Идти за мной – было решением Гина. Мы были похожи с ним… а подобное тянется к подобному, - завершил свою мысль Ками и прикрыл единственный глаз, показывая, что на этом разговор окончен.

@темы: моё, творчество, Bleach

---

Автор: Herr Fuchs
Фандом: Bleach
Название: Гордость
Персонажи: Айзен Соуске, Хирако Щинджи
Рейтинг: G
Размер: драббл
Жанр: джен
Пейринг: намёки Айзен/Гин, Урахара/Хирако
Публикация: только с разрешения автора

- И чего же Вы хотите, Хирако-тайчо? - голос Айзена был мягким и вежливым, впрочем, как и всегда. Хирако сплюнул сквозь зубы и рубанул мечом, рассекая воздух на пласты. Сталь нежно запела от этого движения.
- Окружил себя иллюзиями, Соске, и думаешь, что это - удел сильных? Ты ведь, кажется, именно к этой породе себя относил? - без особого пиетета поинтересовался Щинджи и зло кивнул вдруг на белые одежды Айзена. - Они ведь чёрные. Ты помнишь ещё об этом?
Айзен прикрыл глаза, улыбаясь.
- О, да, Хирако-тайчо. Я прекрасно помню. К сожалению, те, кто были здесь до Вас - забыли об этом. Увидели то, что боялись увидеть... и потому - Вы здесь.
- Ещё скажи, что это было тоже частью твоего грёбанного плана, Соске.
Айзен какое-то время молчал, наблюдая за тем, как расслаивается и заворачивается в пласты воздух, разрубленный Саканаде. В том месте, где иллюзия оказалась повреждена сталью, прямо в воздухе блекло мерцали радужные всполохи.
- Нет, Хирако-тайчо. Это не было частью моего плана, - наконец, очень спокойно ответил Айзен и выдержал цепкий взгляд Хирако, от которого не укрылось интонационное ударение на слове "моего". Но на незаданный вопрос пленник предпочёл не отвечать.
- Неужели тебе это надо, а, Соске? - первым не выдержал Хирако и пренебрежительно бросил Саканаде в ножны. - Сидеть и создавать вокруг иллюзию того, что ты - на троне и весь в белом, а мы вокруг в говне? У тебя мания величия, ты знаешь, да?
- В Китае, Хирако-тайчо, белый - это цвет смерти... и траура.
- У тебя функция "скорбеть" включена, что ли?
- Да.
Щинджи почувствовал, что вот ещё чуть-чуть - и он даст Айзену в зубы. Кулаком. Возможно этот ублюдок того и добивался, чтобы Хирако подошёл к нему на расстояние, на котором тот может убивать своей реяцу.
- Ты же его вырастил, Айзен. Мальчишку. С младых когтей - как вспомню, а Гин за тобой, что хвостик, таскался. Ну и что, каково тебе было - его убить? А?
Айзен молча смотрел на Хирако и в этот самый момент новый-старый капитан 5го отряда видел сквозь иллюзию. Видел, что одежды на Айзене вовсе не белые, а чёрные - ленты секи-секи спеленали его, словно мумию. Видел, что лицо бывшего Владыки осунулось и побелело, что, в общем-то, неудивительно - в Мукене его никто не кормил, так что Айзен питался сам собой, своей духовной энергией. Видел, что глаза у него страшные, почти чёрные.
- Это было больно, - суховато ответил Айзен и сомкнул губы. Хирако какое-то время ждал продолжения, но его всё не следовало. Щинджи снова сплюнул, махнул рукой безнадёжно и пошёл прочь.
- А теперь моя очередь, - нагнал его голос Айзена. Щинджи остановился, но не повернулся.
- Чего тебе, Соске?
- В какой момент Вы стали понимать, Хирако-тайчо, что не только меня нужно было опасаться?
Хирако развернулся и лицо его было перекошено яростью. Ярость делала его не просто привлекательным - прекрасным.
- Тебе гордость не позволяет признать, что ты проиграл, а, Соске? - процедил Щинджи.
- У меня только и осталось, что моя гордость, Хирако-тайчо. Это не так уж и много.
- И не так уж и мало, - машинально закончил Хирако и пошёл к выходу, больше не оглядываясь на Айзена, вокруг которого снова завертелись иллюзии. Кажется, он даже слышал голос, в котором кансайский диалект протягивал гласные, складывая их в такое знакомое "Айзен-сама-а-а? Наши гости уже ушли-и-и?".
А вот в ушах Хирако звучал задумчивый голос Урахары Киске:
"Гордость, Щинджи, это не так уж и много... но не так уж и мало"

@темы: моё, творчество, Bleach

---

Автор: Herr Fuchs
Фандом: Bleach
Название: А мой... не спит.
Персонажи: Айзен Соуске, Хирако Щинджи
Рейтинг: G
Жанр: юмор
Пейринг: -
Публикация: только с разрешения автора
От автора: Написано в подарок. Времена "Маятника"


В пятом отряде жизнь идёт своим чередом и особо беспокоиться ни о чём не нужно, но, тем не менее, под глазами у капитана Хирако залегли глубокие тени, словно от недосыпа.
- Ты чего это дохлый такой? – грубовато поинтересовался Мугурума, у которого в кои-то веки было хорошее настроение по той простой причине, что собственного лейтенанта в обозримом пространстве не наблюдалось.
- Не приставай, Кенсей, - деликатно заметил Роуз и укоризненно посмотрел на капитана девятого отряда. – Может быть, это личное.
- Чего в компании друзей личное может быть? – закатил глаза Кенсей, которого Оторибащи периодически подбешивал своей тонко-организованной душевной натурой. – Баба не даёт, что ли?
- Грубиян, - безнадёжно уронил Роуз с видом человека, который обречён на тяжёлые страдания по неизвестной причине, но бремя своё несёт мученически.
- Ребята… - Хирако поднял на них усталый взгляд и, словно сомневаясь в том, что хочет озвучивать свои мысли, неуверенно поинтересовался. - … а вот у вас… лейтенанты… по ночам спят?
Капитаны переглянулись и Роуз осторожно отозвался:
- Спят.
- А мой… не спит. Совсем.
- Рассказывай.

- Доброй ночи, Хирако-тайчо, - мягко произнёс Айзен с лёгким и очень вежливым поклоном. – Приятных снов.
- Ага. Пока, - рассеянно бросил Щинджи.
Расчесав длинные волосы на ночь – потому что иначе с утра на голове останется воронье гнездо – Хирако раскинулся на футоне и некоторое время наблюдал за тем, как ползут по стенам тени. Ночь выдалась лунная и свет заливал капитанские покои. Хирако сомкнул веки – судя по ощущениям, ему кто-то особенно добрый сыпанул песка в глаза, потому что те зудели и жгли. От недосыпа, всё от недосыпа…
Когда среди ночи Щинджи заворочался и проснулся, то испытал то, что называют сонный паралич – когда мускулы ещё не проснулись, мозг их опередил, и двинуться не получалось. Рядом с его футоном кто-то сидел.
Тёмная фигура, разглядеть которую толком не получалось – Щинджи не мог повернуть голову – неподвижно сидела в почтительной позе рядом со спящим. Фигура не двигалась и несколько мгновений Хирако даже думал, что ему привиделось или что это всего лишь продолжение его сна. Потом фигура чуть повернула голову, бледный лунный свет попал на стёкла очков и капитан тихонько завыл, пытаясь выдавить из своего горла хоть что-то похожее на голос. Тёмные руки потянулись к нему…
- Хирако-тайчо?
- Аааааа! – заорал Щинджи, наконец, получив контроль над голосом, когда руки непонятной твари коснулись его, и голос Айзена утонул в этом вопле.
- Вам приснился кошмар? – мягко поинтересовался лейтенант, отводя одеяло в сторону, чтобы дать капитану больше воздуха.
- Какого хрена ты тут делаешь, тварина проклятая?! – задыхаясь от праведного гнева, Хирако кое-как сел на футоне и, замахнувшись, направил кулак аккурат в светящиеся при луне очки Айзена. Лейтенант вовремя среагировал, перехватив руку, потом вторую и настойчиво положил их поверх одеяла, накрывая своими ладонями. – Я же чуть не откинулся, сволочь!
- Хирако-тайчо, Вам приснился дурной сон? – снова повторил Айзен, так вежливо, будто всё это было совершенно нормально и обыденно.
- Ты мой дурной сон, Соуске! – прорычал Щинджи. – Что ты тут делаешь?!
- То же, что и всегда, тайчо, - в голосе Айзена слышалась улыбка, полная недоумения. – Охраняю Ваш сон, как и положено хорошему лейтенанту.
У Хирако от возмущения даже слов не нашлось сперва.
- И как часто ты это делаешь, недоумок ты крипотный? – наконец, сумел выдавить капитан.
- Каждую ночь, тайчо.
- Пошёл вон.
- Что, простите?
- Вон пошёл немедленно! – заревел, как раненный медведь, Хирако. – И чтобы ноги твоей тут больше не было!
- Тайчо, Вы как будто хотите, чтобы я перестал охранять Ваш…
- ВОООООООН!
- Доброй ночи, Хирако-тайчо, - невозмутимо произнёс Айзен, поднявшись со своего места и кланяясь.
- Скотина! Сволочь! Урод очкастый!
-… и сладких снов.

- Ндааа, - протянул Кенсей, почесав в затылке.
- Не могу не согласиться, - в кои-то веки поддакнул Роуз.
Хирако уныло повесил голову.
- Доброе утро, Хирако-тайчо, - раздался мягкий голос Айзена за их спинами и все трое капитанов подпрыгнули от неожиданности. – Вы дурно выглядите…
- Пошёл отсюда, Соуске! – не выдержал Щинджи и сам вошёл в шунпо.
Мугурума и Роуз молча перевели взгляды на Айзена.
- Капитан Хирако в последнее время дурно спит, - со вздохом заметил лейтенант и, вежливо склонив голову, направился по своим делам.

@темы: моё, творчество, Bleach

---

Цикл "Семь цветов страсти"

Автор: Herr Fuchs
Фандом: Bleach
Название: Семь цветов страсти
Персонажи: Кучики Бьякуя, Куроцучи Маюри, Кира Изуру, Ичимару Гин, Кёраку Шунсуй, Хисаги Шухей, Айзен Соуске, Абараи Ренджи
Рейтинг: NC-17
Жанр: PWP
Размер: цикл драбблов
Содержание:
1. Гортензия - гордость. Розовый - Куроцучи Маюри/Кучики Бьякуя
2. Жасмин – грациозность. Голубой. - Кира Изуру/Кучики Бьякуя
3. Ипомея – обманчивые обещания. Серебристый. - Ичимару Гин/Кучики Бьякуя
4. Магнолия – естественность. Зелёный. - Хисаги Шухей/Кучики Бьякуя
5. Эдельвейс – власть. Фиолетовый. - Айзен Соуске/Кучики Бьякуя
6. Фрезия – несерьёзность. Тёмно-синий. - Кёраку Шунсуй/Кучики Бьякуя
7. Красная камелия – любовь. Светло-красный. - Абараи Ренджи/Кучики Бьякуя
Пейринг: Куроцучи Маюри/Кучики Бьякуя, Кира Изуру/Кучики Бьякуя, Ичимару Гин/Кучики Бьякуя, Хисаги Шухей/Кучики Бьякуя, Айзен Соуске/Кучики Бьякуя, Абараи Ренджи/Кучики Бьякуя
Публикация: только с разрешения автора
От автора: - Все семь частей не связаны между собой, действие каждой происходит в отдельном мире.
- Названия частей появились благодаря ханакотоба - языку цветов, принятому в Японии, собственно, значение каждого цветка поясняется сразу же. Вторая часть названия - цвет реяцу партнёра Бьякуи. В тех случаях, когда цвет реяцу неизвестен - автор выбирал на свой вкус.
- В части 2 "Жасмин – грациозность. Голубой" использованы стихи Минамото-но Санэтомо.

Гортензия - гордость. Розовый.
Реяцу у Маюри приходит волнами – то как в прилив, накатывает, то будто при отливе, медленно отступает. Может быть он просто не замечал этого раньше, потому что не был во внутренних помещениях двенадцатого отряда, надёжно защищённых от остального мира не обыденными тонкими стенками из дерева и бумаги, а крепкими конструкциями. Лёжа на обитом мягкой тканью столе спиной вверх, Бьякуя размышляет – это для того, чтобы никого не выпустить из двенадцатого отряда или для того, чтобы никого не впустить? Гимпаку свернулся бледной змеёй на стуле напротив, будто дремлет на аккуратно сложенной форме. Углы кэнсэйкана поблёскивают, если почти сомкнуть ресницы и смотреть так – всё из-за слишком яркого, мертвенно белого освещения. От этого возникает неприятная ассоциация с операционной и прозекторским столом, хотя Куроцучи заверил его в том, что здесь чисто и ничего подобного не проводится.
- … крайне неосмотрительно. Я бы даже сказал безответственно, - у Маюри странный голос, он одновременно мягкий и высокий, гортанный и неприятный, но, видимо, этот диссонанс и завораживает, как притягивает взгляд разбитое зеркало. Бьякуя окончательно смыкает веки, чувствуя, как этот голос окутывает его вместе с чужой реяцу. – Вы знаете, что защемление нервов может оказывать долговременные эффекты, Кучики? Шинигами с Вашим уровнем реяцу должен понимать, что… что я сейчас сказал?
Голос Маюри становится внезапно резким и требовательным. Сложно поверить в то, что содержавшийся некогда в Улье потенциальный преступник – Бьякуя умеет наводить справки тогда, когда это ему нужно – обладает настолько сильно развитым чувством собственного достоинства. Куроцучи Маюри очень гордый – почти такой же, как и сам Бьякуя – и не терпит, если его не слушают. Иногда прямо посреди монолога Маюри останавливался и совершенно инквизиторским тоном интересовался, что именно он сейчас сказал, чтобы проверить, насколько внимательно его слушают. Однажды Кучики не смог ответить на этот вопрос, позволив себе расслабиться сверх меры, и Маюри выставил его из двенадцатого отряда. Гордый. Он очень гордый.
С тех пор Бьякуя наловчился предугадывать этот вопрос. Перед ним Куроцучи всегда делал в речи едва заметную паузу, на половину биения сердца, и Бьякуя сейчас без особых трудов воспроизвёл:
-… шинигами с моим уровнем реяцу должен понимать, что.
- Хм!
Маюри, очевидно потеряв нить рассуждений, останавливается у стола и поднимает бутыль с массажными маслом, выливает себе на ладони так много, что несколько капель срываются на спину Бьякуи. Куроцучи старательно растирает масло в руках:
- Не воображайте, будто я Ваш личный массажист, Кучики. Я, обладающий настолько развитым интеллектом, что…
- Я прихожу к Вам, потому что Вы лучший, - негромко прерывает учёного Бьякуя. Его голос исходит из самого живота и кажется очень низким. Всё из-за позы. – Лучше, чем Унохана-тайчо.
- Я знаю, - резко откликается Маюри и только хорошо знающий его человек догадывается, что капитан доволен ответом. Положив ладони на спину Бьякуи, он начинает массаж, то и дело подливая масла – так, что через какое-то время Кучики чувствует себя совершенно гладким и обтекаемым. Пальцы у Маюри подвижные и худые, они щупают, мнут, гладят – сильно, с нажимом, заставляя мышцы расслабляться под настойчивым напором. – Вы сегодня напряжены сверх меры, Кучики.
Бьякуя знает, что последует за этим, и Маюри оправдывает его ожидания. Скользкие пальцы со знанием дела ныряют между ягодицами, оглаживают анус, сжимают мошонку, заставляя капитана невольно приподнять бёдра в погоне за интимными прикосновениями, но Маюри недовольно фыркает.
- Не мешайте мне, Кучики.
Бьякуя неохотно подчиняется – и не жалеет. Большой палец, вращаясь медленно и осторожно, преодолевает сопротивление естественным образом сжавшихся мышц ануса, проникает дальше и глубже. Бьякуя утыкается лицом в свои руки, на которых всё ещё остались перчатки, и прилагает чудовищные усилия, чтобы не кусать губы. Маюри убирает большой палец и заменяет его на указательный, а потом добавляет средний – и, привычно нащупав простату, принимается за стимуляцию. В первый раз он суховато объяснял Бьякуе всё, что делает, сыпал терминологией и довёл Кучики почти до безумия своей безликой незаинтересованностью в происходящем.
Когда ладонь начинает встречать ягодицы с равномерным звуковым сопровождением в виде шлепков, Кучики уже дышит прерывисто и тяжело. Маюри добавляет безымянный палец, тянет вверх, заставляя Бьякую встать на четвереньки и быстро двигает ладонью – до тех пор, пока капитан шестого отряда не кончает с хриплым стоном, так и не прикоснувшись к себе. Куроцучи это запрещает, зато разрешает драть ногтями мягкую обивку массажного стола.
Бьякуя, расслабленно опустившись обратно, чувствует, как пальцы Куроцучи продолжают массаж – уже снаружи – и рассеянно размышляет над тем, получит ли он когда-нибудь во время этого массажа что-нибудь для стимуляции простаты помимо пальцев Маюри.

Жасмин – грациозность. Голубой.
От Киры пахнет жасмином и Бьякуя в который уже раз думает о том, что лейтенанту третьего отряда этот цветок подходит просто идеально. Жасмин символизирует изящество и грациозность, Кира, кажется, воплощает в себе эти качества лучше, чем кто-либо другой. Всё в нём радует искушённый глаз аристократа – лёгкий поворот головы, тонкие запястья, которые тот старательно скрывает в рукавах, дабы не показаться слишком откровенным, несколько страдальческий излом бровей, когда он думает над достойным ответом своему сопернику…
Да, на поле боя Кучики легко одержит победу, но здесь – в этой большой, заполненной интимными тенями, танцующими на стенах, комнате, друг против друга, он проигрывает в состязании, инициатором которого является сам.
Кира изящный и стихи у него такие же – изящные. Они непохожи на ладные строки самого Бьякуи, сложенные по всем правилам и канонами. Они наполнены неясным томлением, и светом луны, и сверчками, и тонким ароматом жасмина – всем, что воскрешает в памяти аристократа изящный облик Киры, склонившего голову в раздумьях над очередным хайку.
- Журавль в тростнике,
О ком так горько плачешь
В час предрассветный?
Бьякуя внимательно следит за тем, как плавно движется зажатая в тонких пальцах кисть, оставляя за собой каллиграфически совершенные иероглифы. Поэзия в каждом движении – вот, что такое Кира. Если бы он не был лейтенантом, наверно Кучики стал бы играть по всем правилам – длинный обмен письмами с сезонными подарками в виде цветов, значимых мелочей и бесконечно печальным предчувствием скорой разлуки. Но всё так, как суждено и должно, и Бьякуя знает, что он уйдёт именно в обозначенный предрассветный час. Кира никогда не остаётся до утра, ускользая, как грациозная серна от охотника. Оставляет после себя тонкий аромат жасмина.
- Полагаю, Кучики-тайчо, Вам нечем ответить, - Кира поднимает на него спокойный и понимающий взгляд и Бьякуя, согласно склонив голову, медленно развязывает пояс кимоно, позволяя дорогой материи соскользнуть на татами.
Пока капитан Кучики устраивается поудобней, Кира откладывает кисть, которой только что писал, но взамен берёт другую, чистую, взвешивает в пальцах и легко покачивает ей, заставляя балансировать между средним и безымянным. Бьякуя смотрит, не отрываясь, и тихо выдыхает, когда лейтенант чуть поддёргивает рукав своей одежды, открывая белую кожу запястья на несколько сантиметров больше, чем раньше. Это, видимо, то, что называют «утешительный приз проигравшему» - Кучики даже рад, что проиграл, снова, хотя его воображение тревожит мысль о том, что бы досталось ему, как победителю.
- Минамото-но Санэтомо, пожалуйста, - спокойно произносит Кира и тянется белым кончиком кисти к горлу Бьякуи, едва-едва наклоняясь к капитану.
- Этот суетный мир
мы будто бы в зеркале видим,
отраженье ловя - … - начинает Кучики. Кисть прижимается к горлу и быстро начинает выписывать невидимые глазу строки, постепенно опускаясь ниже и будто захватывая горло Бьякуи в своеобразный ошейник этих стихов. - …и не то чтобы он существует… и не то чтобы не существует.
Кира молча слушает, наблюдая за движениями кисти с таким вниманием, будто это чужая рука ведёт её.
- Очень пронзительно, Кучики-тайчо. Пожалуйста, ещё, - кисть, оставив в покое горло, на мгновение замирает перед левым соском Бьякуи. Он не чувствует, но предощущает прикосновение ворсинок, и сосок темнеет.
- Мне с тропы в Хаконэ
открывается за перевалом
изумительный вид -
в море Идзу маленький остров,
волны яростно бьют о скалы, - цитирует Бьякуя, по спине ползёт дрожь, которую он ещё пока может сдерживать, и холодок, идущий от позвоночника. Кисть в умелой руке кружит, вьётся вокруг соска, выписывая по спирали каждое слово избранного стихотворения. Едва лишь Кучики замолкает – останавливается и кисть.
- Яростно бьют о скалы, - тихо повторяет Кира. Задумчивый взгляд так откровенно касается фундоши Кучики, под которыми уже вполне отчётливо видно его нетерпение, что Бьякуя машинально облизывает губы. – Снимите.
Капитан тут же выполняет то ли просьбу, то ли приказ, и отбрасывает ненужный предмет одежды в сторону. Член уже поднялся, аллюзия о яростных волнах как нельзя лучше описывала желание Бьякуи.
- Благодарю, - церемонно склоняет голову Кира, убирает кисть и прижимает её к губам мужчины. – Пожалуйста.
Кучики втягивает кончик в рот, посасывает медленно и осторожно, до тех пор, пока он не увлажняется достаточно. Кира медленно отводит запястье, кисть выскальзывает изо рта Бьякуи и в пару движений, едва касаясь, очерчивает его приоткрытые губы. Капитан прерывисто вздыхает.
- Продолжайте.
- Небо с морем – одно, - начинает Бьякуя и в это же мгновение кисть начинает своё неторопливое, чувственное скольжение по стволу, очерчивая вздувшиеся вены. – Не видно, где море, где небо – и…
Он сбивается и замолкает, когда Кира щекочет головку. Тонкое запястье останавливается и кисть замирает.
- И?
- И… как будто вдали, - собравшись с силами, продолжает Бьякуя, которого тут же милостиво вознаграждают за попытку утончёнными поглаживаниями. - … в оболочке дымки… дымки… туманной…
Он со стоном сбивается и тянется к члену дрожащими пальцами, но Кира, поджав губы, проворачивает в пальцах кисть очень изящным движением и бьёт древком по пальцам капитана, достаточно неприятно попадая по фалангам.
- Нельзя.
- Кира… - никогда не называть его по имени, это сводит Бьякую с ума примерно так же, как и запрет на прикосновение.
- Нельзя, - непреклонно повторяет Кира и выжидающе смотрит на капитана. - … в оболочке дымки туманной?
-… к небесам вздымаются волны… - покорно отвечает сдавшийся Бьякуя.
Награда не заставляет себя ждать. Кисть порхает, будто мотылёк, ластится к его члену, сочащемуся смазкой – и этот запах смешивается с запахом жасмина, исходящим от его утончённого мучителя, избравшего поэтические пытки. И пытки эти продолжаются до тех пор, пока Бьякуя, откинувшись на собственное смятое кимоно, не начинает отчаянно подаваться бёдрами навстречу немилосердной кисти, широко раздвинув ноги и сопровождая каждое своё движение стонами.
- Пожалуйста, продолжайте, - наконец, произносит Кира своим ни на йоту не изменившимся голосом, кисть, влажная от выступившей смазки, теперь медленно обрисовывает вход, дразнящее надавливая и тут же отстраняясь.
- О, Кира…
- Я слушаю Вас, Кучики-тайчо, - Бьякуя не видит, но слышит лёгкую улыбку на губах лейтенанта, и, облизав пересохшие губы, хрипло начинает:
- Вот… с равнины морской
валы набегают на берег…
Мазнув последний раз, кисть уходит, чтобы провернуться в ловких пальцах, и теперь другая сторона – гладкая деревянная рукоять упирается в анус, делает пару лёгких толчков, словно давая ощутить, как хорошо контролирует свой инструмент Кира, а потом плавно погружается туда, где манящее розовое призывно дрожит гладкими стенками.
-…с рёвом бьют об утёс, - шепчет Бьякуя, чувствуя, как, погрузившись в него, начинает двигаться кисть в умелых пальцах. - …рассыпаются, опадают…
Гибкое движение запястьем, толчки ускоряются, Кучики хрипло стонет, насаживаясь бёдрами на кисть, и завершает:
-… и уходят обратно в море.
Когда оргазм отступает – так же, как и рассыпавшиеся, опавшие волны в хайку, уходящие в море, Бьякуя раскрывает глаза и откидывает мокрую от выступившей испарины чёлку. Кира, отложивший кисть уже давно, сидит рядом и пьёт чай, наблюдая за колышущимися в саду деревьями. Ночной ветер не даёт им покоя.
Бьякуя тянет руку, касается рукава одежды Киры, но не пытается обнажить тонкое запястье, на нежной коже которого его пальцы так никогда и не смыкались прежде. Когда-нибудь он сможет победить – и прикоснётся к благоухающей жасмином коже, оставит на ней свои следы, заклеймит его, упиваясь этим и довольствуясь телом, раз сердце принадлежать ему не может, но… не сейчас. Он ещё не победил.
Рука бессильно опускается на татами.
- Поднимаю глаза,
смотрю на бескрайнее небо,
Как сияет луна!
Незаметно, неотвратимо
приближается ночь к исходу… - тихо произносит лейтенант, не оборачиваясь на капитана.
Кира уходит, оставляя в воздухе тонкий аромат жасмина.

Ипомея – обманчивые обещания. Серебристый.
- Я приду завтра, - тянет Ичимару, вертя в пальцах кэнсэйкан безо всякого уважения к фамильной реликвии семейства Кучики. – Будешь ждать?
- Не буду, - отрезает Бьякуя, зная, что будет. А ещё он знает, что Гин не придёт, потому что все его обещания – ложь и обман, он не держит слово.
Ичимару тихо смеётся – этот смех отдаётся у Кучики где-то в районе желудка, а потом сладкой тяжестью оседает в паху, потому что так Гин смеётся только тогда, когда его что-то увлекает. Кончиками пальцев он подцепляет член Бьякуи, приподнимает прежде вялый орган, который теперь, чутко реагируя на это прикосновение, начинает твердеть. Футоны смяты и пахнут сексом, одуряюще и тяжело. Никогда не знаешь наперёд, сколько раз будет в эту ночь – и как. Ичимару не имеет предрассудков, ему, как прекрасно знает Бьякуя, обе роли знакомы и нравятся, как вести, так и быть ведомым, но Кучики он наверх не пускает. Тянет своё насмешливое «Бьякуя-бо» и укладывает любовника на обе лопатки каким-нибудь особо бесчестным приёмом, не раз пригождавшимся ему в Руконгае.
- Любишь меня, Бьякуя?
- Нет, не люблю, - не лжёт Кучики. Не просто не любит, иногда ненавидит до воя этот вечно изломанный улыбкой рот, щурящиеся глаза – «не доверяй тому, чьих глаз видеть не можешь, ведь глаза – это зеркало души».
Поучения деда ему так и не принесли пользы. Гину он не доверяет, но опять-таки, отказаться от Гина не может. И потому выслушивает раз за разом вкрадчивый шёпот на ухо, повествующий о том, какой Бьякуя развратный и похотливый, как истекает смазкой головка его члена, быстро затвердевшего в сухих пальцах Ичимару, какой он узкий внутри и как славно хлюпает в его заду семя Гина, оставшееся там от предыдущего раза.
- Грязный похотливый мальчишка, - смеётся Ичимару, запуская свои длинные пальцы в растянутый зад Бьякуи. – Очень грязный и влажный… ты же шлюшка, Бьякуя-бо, ненасытная и развратная… надо бы пригласить твоего лейтенанта, чтобы он посмотрел, какой капитан Кучики на самом деле.
Бьякуя дёргается, жмурится и мотает головой, будто ребёнок, отказывающийся принимать горькое лекарство.
- Он ведь любит тебя, Бьякуя… - вкрадчиво шепчет Гин на ухо, вылизывая и покусывая изящную раковину. Сердце аристократа, кажется, сейчас разорвётся от боли и унижения, стыда и вины. – А Бьякуя любит, когда ему хорошенько вставляют… вот такая вот история любви!
- Заткнись, Ичимару, - выдыхает с ненавистью Кучики. Тот только смеётся и рывком ставит Бьякую на четвереньки, чтобы от всей души впечатать жёсткую ладонь в белую ягодицу, оставляя на ней красноватый отпечаток. Тот вскрикивает, но сопротивляться не получается, потому что Гин наваливается на него, грубо входит и начинает быстро двигаться, периодически награждая двадцать восьмого главу благородного клана Кучики унизительными шлепками.
- И ты никогда не сможешь от этого отказаться, Бьякуя, - вкрадчиво тянет Гин, вламываясь в зад любовника с такой силой, что утром им будет больно обоим. Ичимару отобьёт себе тазовые косточки, а Бьякуя едва ли сможет свести ноги, но это того стоит, это так восхитительно грязно и порочно, что долго выдержать нет ни единой возможности.
- Ну-ка, шлюха, как меня зовут? – требовательно шипит Ичимару.
- Гин! Гин! Гин!
- Тебе нравится? Ну?
- Да! Боже мой… Гин… как…
- Хорошо? Сладко? Горячо?
Бькуя не может ответить – он стонет, пачкая футон своим семенем, и бессильно клонится вперёд, но Ичимару не медлит. Выходит, переворачивает Кучики на спину и, подобравшись к нему на грудь, быстро двигает ладонью по своему члену.
- Не вздум…
С коротким стоном Гин кончает ему прямо на лицо. Бьякуя жмурится, а пальцы Ичимару, всё ещё дрожащие от испытанного удовольствия, медленно размазывают сперму по губам любовника. Указательный и средний требовательно погружаются в рот.
- Попробуй только сказать, что можешь отказаться от этого, Бьякуя-бо.
- Могу, - едва шевелит языком Кучики, чувствуя чужой привкус во рту.
- Лжец, - смеётся Ичимару.

Магнолия – естественность. Зелёный.
Хисаги Шухей один из тех, кто прекрасно понимает, что нельзя стыдиться естественного. Он родился и вырос в Руконгае, понаслышке зная о сложных правилах этикета, принятых среди знати. Он не понимает, почему нельзя сказать о том, чего хочется, откровенно.
Аромат магнолий сладковатый, с примесью ванильных и лимонных оттенков, но цветы у неё строго белые, яркими пятнами выделяются среди толстых глянцевых листьев. Ему приходится повозиться, чтобы отделить цветок так, чтобы не помять его – в конце концов, тот, для кого цветок предназначен, кажется, может придраться к любой мелочи.
- Вы знаете, Хисаги-фукутайчо, что означает цветок магнолии на ханакотоба? – голос капитана Кучики холодный, будто горный ручей, и немного высокомерный.
- Знаю, - спокойно отвечает Шухей и заслуживает слегка удивлённый взгляд Бьякуи. Конечно же, он знает – специально нашёл книгу, в которой подробно расписывался язык цветов, чтобы подарить капитану именно магнолию. – Магнолия означает естественность.
- Хм, - Бьякуя держит белый цветок между ладоней, так что тот оказывается в будто бы уютной лодочке. Аристократ рассматривает подарок пристально, будто стремится найти в нём несуществующий изъян. – Почему Вы решили избрать магнолию?
- Потому что мне кажется, что именно её Вам и не хватает, - Хисаги с усмешкой приподнимает чоко, будто провозглашая тост в честь Кучики, и прикладывает к выпивке.
- Я не понимаю, - высокомерно роняет Бьякуя.
- Я могу объяснить, - легко предлагает лейтенант, отставляя опустевшую чарку, но тон у него настолько насмешливый, хотя на губах улыбки нет, что Бьякуя раздражённо качает головой.
- Не нужно. Пусть это останется недосказанным.
- Как хотите, - пожимает плечами Хисаги. – Может быть, догадаетесь самостоятельно.
В серых глазах Бьякуи вспыхивает гнев, но Шухей спокойно выдерживает этот взгляд. Его никогда не впечатляло благородное негодование Кучики, это так же глупо, как бояться огонька, спрятанного за надёжными стеклянными дверцами фонаря.
Капитан отворачивается и, кажется, всей своей позой предлагает незваному гостю покинуть энгава, где так удобно расположился хозяин поместья. Однако Хисаги игнорирует этот благородный намёк, предпочитая подлить себе ещё выпивки. В конце концов, к вечеру становится прохладно.
Бьякуя всё так же играет в холодную неприступность – а может, и не играет, и если это не напускное, то его даже жаль – но для Хисаги закон не писан. Он отказывается следовать заумным правилам, которые, кажется, созданы только лишь для того, чтобы делать людей несчастными. Он садится рядом с Кучики, кладёт ладонь на его колено – и медленно поглаживает кончиками пальцев, чувствуя сквозь одежду, как напрягаются мышцы. Бьякуя рассерженно смотрит на лейтенанта, тот игнорирует взгляд, поднимаясь поглаживаниями выше, и аристократ откладывает в сторону цветок магнолии, который до этого всё так же бережно держал в ладонях.
- Что Вы себе позволяете, Хисаги?
- Всё, что мне хочется, - отвечает Шухей, нисколько не впечатлившись холодом в голосе Бьякуи. – И всё, чего хочется Вам, Кучики-тайчо… должен же кто-то это позволить, если Вы не можете.
Кучики резко отталкивает руку Шухея, поднимается на ноги, но тот не отстаёт – он уже на ногах, грубо и сильно хватает Бьякую за талию, рывком притягивая к себе. Он выше капитана всего лишь на какой-то сантиметр, а фамильная заколка в волосах последнего и вовсе уравнивает их в росте.
- Почему каждый раз должен становиться боем, Бьякуя? – резко спрашивает Хисаги, заставляя мужчину смотреть себе в глаза. Тот не отвечает, только поджимает губы и Шухей знает, почему. Потому что он совершенно наплевал на все эти сложные правила и этикетные тонкости, которые свято соблюдает Кучики, и задал вопрос напрямую. – Я принёс тебе магнолию именно потому, что тебе не хватает естественности. Если даже наедине со мной ты ведёшь себя, как манерная…
- Хисаги.
- Я не желаю спать с куклой, Бьякуя.
Кучики отталкивает от себя лейтенанта, но, в целом, безуспешно – уже в следующее мгновение Шухей подсечкой сбивает мужчину с ног, ловит в объятия и опускается на пол вместе с ним, накрывая своим телом.
- Когда ты уже поймёшь, что наслаждаться – естественно? – шепчет Шухей, покрывая лицо Кучики поцелуями, способными и мёртвого пробудить к жизни. – И испытывать желание – естественно. И влечение тоже.
Бьякуя, словно поддавшись на уговоры, начинает развязывать хакама, но Хисаги отталкивает его руки и всё делает сам. Сам обнажает любовника, сам тянет с волос эту чёртову заколку, освобождая длинные ароматные пряди из нелепой причёски, сам закидывает ноги Бьякуи себе на плечи…
Забывшись от удовольствия, аристократ тихо постанывает, музыкально сопровождая каждый толчок своего любовника, и жадно отвечает на его поцелуи, складываясь практически пополам под весом Шухея. Раскинув бессильно руки, Бьякуя задевает кончиками пальцев цветок магнолии, подтягивает его к себе, сжимает в ладони, чувствуя, как нежные лепестки льнут к его коже.
- Что ты чувствуешь, Бьякуя? – хрипло спрашивает Шухей таким требовательным тоном, что становится понятно, он не примет молчания в качестве ответа.
- Тебя, - выдыхает Кучики, на щеках которого расцветает румянец. – Во мне… глубоко.
- Тебе это нравится?
- Да.
- Ты хочешь, чтобы я двигался быстрей? – продолжает допрос Хисаги. Бьякуя мучительно кусает губы, потом смотрит на лицо любовника, нависшее над ним, и кивает.
- Да… быстрее…
Шухей кивает и исполняет пожелание Кучики, ускоряя темп…
- Я смял цветок, - грустно произносит Бьякуя, когда отдыхает на плече любовника. Тот довольно щурится, как пригревшийся на солнышке кот.
- Не страшно. Я подарю другой.
- Какой? – в этом весь Бьякуя. Любопытство – это тоже естественно.
- Жёлтую камелию, - с тихим смешком отвечает Хисаги и капитан удовлетворённо улыбается. Символ страстного желания получить, пожалуй, будет даже приятней.


Эдельвейс – власть. Фиолетовый.
- Разденься.
Когда это началось? Иногда Бьякуе кажется, что ещё с самого своего рождения он был предначертан этому человеку, который прячет свой тяжёлый, тёмный взгляд за толстыми линзами очков. Просто удивительно, как одна простая деталь меняет его почти до неузнаваемости. Но, к восторгу наследника аристократического рода Кучики, Айзен никогда не оставляет очки на переносице, когда двери личных комнат Бьякуи сдвигаются за ними. Очки отправляются в нишу для сезонного букета, где и остаются до того момента, когда учитель уходит.
Бьякуя медленно развязывает пояс и разводит полы кимоно, обнажаясь именно так, как любит капитан пятого отряда – неспешно, постепенно, хотя иногда хочется сорвать одежду в одно мгновение и отбросить дорогие ткани подальше, чтобы этот тёмный взгляд коснулся каждого уголка. Но только дети срывают с подарка обёртку поспешно. Айзен искушённый человек, он не любит спешить, тем более, что у них целая ночь.
Мужчина расположился на подушках, удобно опираясь локтем на специальную подставку, и по губам то и дело проскальзывает улыбка, за которую Бьякуя готов был убивать. Потому что эта улыбка должна принадлежать только достойному… только ему.
Он медленно переступает через кимоно, живописными складками замершее у ног, и так же неспешно разворачивает ленту фундоси.
Его потянуло к новому учителю каллиграфии, пришедшего в поместье Кучики по неоднократным просьбам Гинрея, сразу же – как только они остались наедине. Бьякуя уже знал о том, что нет ничего предосудительного в том, чтобы влюбиться в учителя – так и произошло с капитаном Укитаке – но он и помыслить не мог о том, как всё далеко зайдёт. Сперва он ловил прикосновения Айзена, когда тот показывал, как правильно держать кисть. Потом незаметно вдыхал полной грудью его запах – незаметно, как считал сам Бьякуя, не замечая появляющейся в уголке губ капитана улыбки. А потом… потом Айзен снял очки и наследник благородного рода Кучики пропал.
- Приласкай себя, Бьякуя, - мягко произносит Айзен, со спокойным вниманием рассматривая тело своего ученика. Юноша почтительно склоняет голову и начинает поглаживать себя ладонями, наивно пытаясь выдать за искушённость то, как выгодно подчёркивает он изгибы собственного тела. Намеренно задевает ладонями соски, нетерпеливо переступает с ноги на ногу, опуская ладони ниже и призывно смотрит на Айзена, не замечая, как от смущения краснеют щёки, когда пальцы касаются члена, быстро затвердевшего. Юности не требуется на это много времени.
От Айзена исходит сила. Но не та очевидная сила, которую принято сравнивать с ураганами, нет… это опасная сила зыбучих песков, которую поначалу незаметно, но вскоре она сковывает движения. Это сила водоворотов, затягивающих в самую свою сердцевину, чтобы сомкнуться над головой губительными волнами, навеки даруя холодное забвение. Бьякуя влюблён в своего учителя, в своего любовника – так сильно, что порой ему кажется, будто и сердце выстукивает в груди «Ай-зен, Ай-зен». И Бьякуя, забавляясь, пишет имя сэнсэя через иероглиф «Любовь», чтобы потом показать ему это и заслужить лёгкий смешок.
Айзен медленно окунает пальцы правой руки в баночку с ароматным маслом и приказывает:
- Иди ко мне.
Бьякуя спешит, подходит к нему, на мгновение стыдливо отводя взгляд – учитель не меняет своей расслабленной позы, только скользкие пальцы влажно блестят в свете многочисленных светильников, значит, он не накроет юного Кучики своим телом… значит, он хочет, чтобы…
- Сядь на меня верхом, Бьякуя.
Бьякуя… этому голосу, так мягко и вкрадчиво произносящему его имя, невозможно противиться. И не хочется. Бьякуя послушно садится верхом, раздвинув ноги, и опирается на плечи любовника, мгновенно зарываясь пальцами в мягкие каштановые волосы. Пальцы Айзена скользят между ягодиц, зачерпывают ещё масла и уверенными, плавными движениями начинают пробиваться в податливое тело ученика, заставляя того нетерпеливо и болезненно вздыхать, подаваться навстречу, чтобы поскорей, поскорей стало легче… Айзена это забавляет. Мальчик так сильно его желает, что ему и боль в удовольствие. Мужчина оставляет на горле Бьякуи неторопливые, вдумчивые поцелуи, от которых не останется следов – нужно быть очень осторожными и предусмотрительными. По счастью, капитан пятого отряда осторожен всегда.
- Бьякуя, я бы не отказался от твоей помощи, - наконец, спокойно произносит Айзен и юноша дрожащими руками развязывает пояс хакама учителя, высвобождая его член, давно уже твёрдый.
-«Это из-за меня», - гордится юный наследник Кучики и краснеет, когда мужчина кивает на масло, предлагая сделать всё самому. Бьякуя справится, сэнсэй верит в него.
Тонкие пальцы юноши смазывают член осторожно и тщательно, отчего Айзен прикрывает глаза – ему, конечно же, приятны эти прикосновения, а юный аристократ немного робеет. Как этот большой, перевитый венами член может поместиться в него?
-«Мы уже это делали…» - тут же уговаривает он сам себя и в паху сладко ноет от одних лишь воспоминаний.
- Хорошо, мой мальчик… - Айзен подаётся вперёд, нежно целует Бьякую и произносит своим глубоким, царапающим барабанную перепонку голосом. – Раздвинь бёдра, Бьякуя… разведи ладонями.
Кучики подчиняется, Айзен, помогая себе пальцами, медленно входит – и юноша утыкается лицом в плечо любовника, чтобы подавить стон.
- Тише, мой мальчик… всё хорошо, - этому голосу невозможно не верить. И Бьякуя верит, что всё хорошо, даже когда член проникает в него на всю длину, заставляя его кусать плечо Айзена, чтобы легче было это перенести. – О, Бьякуя…
Он замирает внутри и юноша думает, что не сможет двинуться. Что двигаться невозможно в принципе, он, верно, родился так – с мощным стержнем, распирающим его сейчас, он всегда был частью учителя, а учитель всегда был его частью, вплавленным в него.
- Мы можем продолжать? – негромко спрашивает, наконец, Айзен, и Бьякуя кивает, выпрямляясь. Мужчина начинает двигать бёдрами и, положив правую руку на ягодицу любовника, показывает ему нужный темп. Левая рука тянется к лицу Бьякуи, большой палец властно и вместе с тем нежно сминает нижнюю губу, и Айзен хвалит. – Молодец… кусать губы нельзя… мы ведь не хотим, чтобы остались следы…
Кучики только кивает – ответить он сейчас не может, дыхание сбивается от движений любовника, которые становятся чуть быстрей, а к боли примешивается то утончённое, долгожданное удовольствие, которое заставляет юношу идти навстречу Айзену, ускоряться, тихо шептать слова любви, подмахивая бёдрами. И вот уже он скачет на капитане пятого отряда, бесстыдно выгибаясь и принимая его в себя, царапая пальцами его плечи, чтобы в финальных сладких судорогах ощутить властные пальцы в волосах, притягивающие его к лицу любовника, и жёсткий поцелуй, который принадлежит только ему и никому больше – навсегда.
После Айзен сидит за низким столиком и рисует тушью на дорогой бумаге. Бьякуя, положив голову ему на колени, приподнимается и видит, как тонкие линии и профессиональные штрихи заключают белоснежную пустоту в рамки, вырывая из небытия эдельвейсы – символы силы и власти.

Фрезия – несерьёзность. Тёмно-синий.
- Вы недостойны.
Кёраку с лёгкой усмешкой наблюдает за Бьякуей – мальчик хватил лишка и теперь сакэ распустилось розовыми цветами на его скулах. Тёмно-синий вечер разливается в небесах и пьётся так легко и привольно… как дышится.
- Да что ты, Кучики-кун. Вот прямо недостоин?
- Нет! – ударив кулаком по столику, Бьякуя, кажется, ничуть не огорчён тем, что расплескал напиток. – Вы… вы! Несерьёзный!
- Согласен.
- В Вас нет ни капли утончённости!
- Возможно.
- Вы постоянно пьяны!
- Но и ты тоже пьян сейчас, Кучики-кун, - со смехом указывает на очевидное Шунсуй. – Так чем же ты лучше меня?
- Да я…!
- Да ты, поди, девственник, Кучики-кун.
Серые глаза Бьякуи гневно расширяются, а рот так смешно округляется, что Кёраку не может остановиться. Да и кто смог бы удержаться от того, чтобы поддразнить этого самоуверенного и напыщенного мальчишку?
- А Джу-тян, знаешь ли, искушённый любовник… уж я-то знаю, - подмигнув, Шунсуй делает очередной глоток сакэ. – И нужен ему человек под стать – искушённый и жутко неприличный, как я.
- Я не девственник, - выдавливает Бьякуя, отчаянно моргая от злости.
- Ой ли? – Кёраку притягивает юношу к себе за плечи, легко преодолевая сопротивление, приобнимает одной рукой, чтобы не вырывался, а вторую вот так вот запросто запускает ему в хакама.
- Что Вы себе позволяете?!
- А говоришь не девственник, - ехидно тянет Кёраку. Ну и пусть он перебрал, но Бьякую давно пора проучить, чтобы не смущал мягкого Укитаке своей пылкостью, чтобы не хватал нежные руки и не покрывал поцелуями… - На помощь позовёшь или по морде мне врежешь, девственник?
Вспыхнувший Кучики, подаётся к нему и зло впивается укусом в губы Шунсуя.
- Это не доказательство, - ухмыляясь, бормочет Кёраку, легко увлекая Бьякую в поцелуй, пока его ладонь, обхватив прытко вставший член мальчишки, быстро двигается.
Долго у Бьякуи продержаться не удаётся – Шунсуй целуется лучше, чем пьёт, а это кое-что да значит. Дёрнувшись всем телом, он вдруг обмякает в объятиях Кёраку, и уже через мгновение краснеет так, что, кажется, на его лице можно вскипятить кувшинчик саке.
- Быстро, Кучики-кун… для Джу-тяна тебе ещё не хватает сноровки, - довольно тянет Шунсуй и не удивляется, когда Бьякуя изо всех сил вписывает кулак ему в челюсть, уже в следующее мгновение уходя в шунпо.
Кёраку хохочет, несмотря на то, что мальчишка приложил его сильно и больно.

Красная камелия – любовь. Светло-красный.
В спальне Бьякуи Кучики тихо потрескивают фитили в светильниках – это фон. Тихо и мерно что-то гудит – это основная линия. И то и дело вздохи перемежаются со стонами – а вот это уже соло. И если не нужно искать объяснение фоновой музыки, ведь уже глубокая ночь и соответственно светильники горят, то основная линия напрямую связана с сольной партией, которую исполняет двадцать восьмой глава клана Кучики, пытаясь глушить свой голос, то и дело утыкаясь в футон.
- Нет, тайчо, так не пойдёт, - недовольно замечает Абараи и гудение становится тише, а вздох Бьякуи – разочарованным. – Я хочу Вас слышать. Вы обещаете?
- Да… да, обещаю.
- Ладно.
Гудение нарастает, Бьякуя издаёт короткий стон и Ренджи, усмехнувшись, возвращается к своему занятию. Он устроился ниже лежащего на животе капитана и медленно вылизывает его, особое внимания уделяя чувствительному местечку на пояснице – три сантиметра вверх от копчика. Он так радовался, когда нашёл эту эрогенную зону, заставляющую обычно тихого и сдержанного Бьякую стонать в голос, что теперь любая попытка приглушить стоны воспринимается, как посягательство на честно заслуженную награду. Ренджи своим не делится ни с кем и может быть, когда нужно, очень строгим.
Язык скользит вверх, очерчивая линию позвоночника и собирая испарину, проступившую на коже Бьякуи – Абараи увлёкся и играет уже достаточно долго. Будто пытаясь это как-то компенсировать, Ренджи трётся носом между лопаток любовника и передвигает маленький рычажок на деление вперёд.
- О! Ренджи! О! О, чёрт! – немедленно отзывается Бьякуя, дрожа всем телом.
- Вы ведь так не кончите, тайчо, - низко мурлыкает Абараи, покусывая аристократически-бледную кожу, к которой прилипли спутанные пряди длинных волос.
Кажется, Бьякуя с ним согласен, по крайней мере Ренджи предпочитает истолковать серию длинных, хриплых стонов, как знак согласия. Только дураки считают, что это молчание – знак согласия. Они просто никогда такого вот не слышали.
- Но если Вы попросите меня, я думаю, мы с Вами что-нибудь, да придумаем, - от осознания самой запретности только что высказанного предложения голос становится хриплым и низким. Тигр ждёт в засаде, он не очень терпеливый хищник, но уж больно желанная добыча на кону.
- Ренджи… - и как у Бьякуи получается произносить его имя таким образом? Внутренности просто скручивает от невыносимого желания вбить этого аристократа в футон, оттрахать так, чтобы потом не смог неделю ещё ходить нормально.
- Да, тайчо?
- Я… я хочу кончить.
- И?
- И я хочу кончить с тобой, - Бьякуя стонет и пытается подаваться бёдрами назад, но Ренджи это уже предвидел, он крепко держит любовника своим весом.
- И что мне для этого сделать, тайчо?
- Войди в меня, Ренджи… и трахни, как следует, - тянет Бьякуя, совершенно теряя голову. Его хриплый шёпот заставляет Абараи кусать губы. – И кончи в меня… поскорей, пожалуйста… скорее, Ренджи, я хочу тебя…
Абараи медленно достаёт из зада Бьякуи вибратор – гудение становится громче теперь, когда он снаружи, а колечко мышц смыкается совсем немного, они играют уже довольно долго. Ренджи выключает игрушку, жадно глядя на приглашающе раскрытый зад любовника, и, подтянувшись на руках, накрывает Кучики своим телом.
- Я из тебя всю твою аристократическую хрень выбью, Бьякуя, - выдыхает Ренджи, рывком погружаясь в горячего любовника. Тот восторженно стонет, дёргается под ним, и Абараи, кусая вздрагивающие плечи, двигается резко и грубо, вбивая Бьякую в футон до тех пор, пока от восторга он с трудом может дышать…
Измождённый Бьякуя дрожащей рукой рисует камелию. Рисует кончиками пальцев – в паху любовника, зарываясь в ярко-алые волосы на лобке.
Красная камелия – символ любви.

@темы: моё, творчество, Bleach

---

Автор: Herr Fuchs
Фандом: Bleach
Название: Особая музыка
Персонажи: Тосен Канаме, Хисаги Шухей
Рейтинг: NC-17
Жанр: PWP
Пейринг: Тосен Канаме/Хисаги Шухей
Публикация: только с разрешения автора
От автора: Написано в подарок.

Говорят, что у слепых очень чуткие пальцы – в конце концов, они заменяют зрения. Лёжа под Тоусеном, сейчас он готов признать справедливость этого утверждения.
В личных комнатах капитана царит сумрак, ведь Канаме не нужен свет, и всегда пахнет благовониями – но не тонким, едва уловимым ароматом, который так популярен среди аристократии, а курительными палочками. Кажется, мода на них идёт то ли из Индии, то ли из Китая, Хисаги запамятовал, но Тоусену почему-то нравятся резкие или пряные запахи. Казалось бы, наделённый более совершенным обонянием, чтобы компенсировать слепоту, Канаме должен был бы избегать такой крайности… это странно. Многое кажется Хисаги в своём капитане странным. То, как он спокойно ориентируется в незнакомых местах, не полагаясь на зрение. То, как он разливает чай, касаясь кромки чашки подушечкой пальца. То, как использует реяцу…
- Так хорошо, Хисаги? – голос Тоусена течёт патокой, вязким мёдом и не хочется ни думать, ни двигаться, ни отвечать, потому Шухей только расслабленно вздыхает, зная, что капитан всё поймёт правильно.
Ладони у Канаме горячие. Они скользят по спине лейтенанта, пальцы разминают каждый мускул, изгоняя усталость из мышц, втирая ароматное масло, душно пахнущее иланг-илангом. Наверно, они с капитаном составляют удивительно резкий контраст, но в темноте комнат нет никакой возможности этот самый контраст наблюдать… Хисаги учится воспринимать мир так, как этого хочет Тоусен – тактильно, обонянием и на вкус. Если закрыть глаза, то можно, кажется, раствориться в этой тьме, что живёт за оградой ресниц, в первобытной тьме, наполненной пряными ароматами и горячими касаниями…
Тоусен забавляется – он прижимает ладони к тёплой коже, медленно приподнимает, и Шухей чувствует исходящее от них тепло. Жар. А потом приходит и пульсирующая реяцу, обволакивающая и откровенная, каждое прикосновение которой заставляет сердце трепыхаться беспомощно где-то в районе горла… когда капитан сделал так в первый раз, Хисаги хватал воздух губами, как выброшенная на берег рыба. Теперь он привык и податливо расслабляется под горячими и требовательными накатами духовной энергии своего капитана. Это самое томительное – не прикосновения, а предощущения прикосновений. Когда всё тело, будто превратившись в чуткий прибор, улавливающий легчайшее дуновение воздуха, дрожит от напряжения, а потом приходил горячая волна, которая сбивала бы с ног, если бы лейтенант и так не лежал…
Тосен слеп, но знает тело Шухея гораздо лучше, чем зрячий – тактильно. Порой ему кажется, что он мог бы изваять точную копию Хисаги по памяти, но статуя не будет так дышать, вздрагивать, постанывать едва слышно от удовольствия, которое дарит реяцу Канаме… Тосен кладёт ладонь на крестец Шухея, не надавливая, а скорей чтобы дать понять, что он здесь, и замирает. Реяцу накатывает, как волны в прибой – ударяет по пяткам, скользит выше, по лодыжкам вверх, омывает ягодицы, спешит, торопится по спине к плечам, и, наконец, просачивается сквозь волосы лейтенанта. Хисаги чувствует, как эти невидимые волны огибают ладонь капитана, и это совсем уж как в воде, но только разве может вода дарить такие ощущения?
Однако размышлять об этом нет уже времени, потому что реяцу возвращается, но на этот раз медленно обволакивает лицо – на долю секунды у Шухея мелькает паническая мысль, что он сейчас задохнётся – и требовательно трётся о губы, заставляя их зудеть, как от поцелуев, покалывать… Сдаваться капитану легко и приятно, Хисаги раскрывает губы – и будто язык вонзается в его рот, терзает так сладко и долго, что Шухей забывает о времени.
А, тем временем, Тосен не останавливается на достигнутом. Заняв лейтенанта поцелуем, он направляет реяцу дальше, скользит невидимыми волнами по спине, там, где недавно скользили его пальцы. Разве удивительно, что массаж перерос в это? Не в первый раз – и, милостью Ками, не в последний, Тосен истово на это надеется. Душное облако накрывает Хисаги – и реяцу капитана везде. Словно тысячи горячих ртов оставляют свои голодные поцелуи на теле, тысячи ловких и умелых языков прокладывают влажные дорожки по вздрагивающему телу… Тосен недвижим. Он дышит спокойно и ровно, как при медитации, его ладонь всё так же на крестце Шухея – и Канаме чувствует, как вздрагивает лейтенант. Пропахшую маслом иланг-иланга тьму наполняет стон Хисаги – это реяцу сосредоточилась в его паху, проникла между ягодиц, словно неведомое растение. Тонкий кончик и постепенно расширяющийся стебель, трепещущий внутри, танцующий и извивающийся в его теле.
- Тайчо… тайчо, пожалуйста… - ему сложно говорить, рот заполняет сладость, но сердце бьётся так, будто стремиться разломать грудную клетку.
- Мм… - Канаме издаёт низкий звук, будто вибрирует где-то струна. В этом смешались и ласка, и удовольствие, и лёгкое недоумение – как, неужели так скоро, Хисаги? Шухей, поднимаясь на колени, яростно кивает – будто Тосен может это увидеть, и подаётся то вперёд, в горячий и влажный круговорот реяцу, что вихрится вокруг члена, то назад, насаживаясь глубже и плотней…
- Ты дрожишь, - с улыбкой замечает капитан и его ладонь, наконец, скользит вниз. Шухею нравится, что он не обратился ни по имени, ни по фамилии. Есть в этом что-то безликое и одновременно интимное, только их тайна, секрет – горячий, пахнущий иланг-илангом, одуряюще сладкий секрет. Вспомнив и перефразируя высказывание Киры, Хисаги признаёт: что происходит в девятом отряде, остаётся в девятом отряде.
Сильные и длинные пальцы Тосена легко входят в Шухея, скользнув между ягодиц таким мучительно медленным жестом, что Хисаги уже готов рычать. Это сводящее с ума ощущение – теперь внутри не только дрожащая и горячая реяцу, но и настоящие, ловкие, умелые пальцы Канаме. Он хорошо знает своего лейтенанта – снаружи и изнутри – и без труда находит нужное место.
- Пожалуйста… пожалуйста… - шепчет Шухей, задыхаясь, но реяцу, что вихрилась только что в паху, сжимается кольцом у основания члена, запрещая телу получить разрядку, а ласки не прекращаются. Разум Химаги плывёт. Он всегда пытается запомнить, как это происходит, но ощущения настолько сильные, что в памяти это остаётся только отрывками, а глубокая тьма вокруг не способствует ясности. Только тактильная память. Только обоняние. Видеть здесь не нужно.
Он понимает, что успел поменять положение, он чувствует ладони капитана на своих ягодицах – Тосен чуть разводит их, чтобы удобней было входить. Хисаги чувствует, как скользит головка члена по ткани – это капитанское хаори и чёрное косоде Тосена, тот так и не разделся – и утыкается в живот, в одежду любовника, изнывая от удовольствия. Следующее – губы капитана на его губах, они чудесным образом не усмиряют покалывание, а только распаляют его и о, как же Шухей хочет кричать… но нет никакой возможности.
И вдруг кольцо реяцу у основания члена исчезает – и Шухея накрывает гигантская приливная волна капитанской силы. Это чёртово цунами, горячее и влажное, и пахнет иланг-илангом, а в рот вливается вязкий мёд, сладкий до потери сознания – Канаме наполняет его рот своей реяцу так же обильно, как и его зад. А сам Хисаги не может ни кричать, ни стонать, он не может ничего. Бьётся в объятиях любовника, как попавшая в паутину бабочка, дрожит и принимает всё, что даёт ему Канаме.

Есть особая музыка, которая очень нравится Тосену. Её исполняет Хисаги – даже не зная об этом. Положив голову на грудь спящего лейтенанта, Канаме слушает, как бьётся его сердце. Эта часть – кода, завершение музыкальной симфонии, которую исполняет Шухей. В ней нет той страсти, что в экспозиции, и нет того предвкушения, что во вступлении… но Тосен любит её.

@темы: моё, творчество, Bleach

---

Стебли Мисканта, Глава 2.

Автор: Herr Fuchs
Фандом: Bleach
Название: Стебли мисканта
Персонажи: Гинрей Кучики, Бьякуя Кучики, Укитаке Джуущиро, Кёраку Шунсуй
Рейтинг: G
Жанр: джен, ER (Кёраку/Укитаке)
Пейринг: пока нет
Статус: в процессе написания; Глава 2.

Глава 1

freischuetz.diary.ru/p205215125.htm
Публикация: только с разрешения автора
От автора: в тексте даются отсылки на "Сказание о Ёсицунэ", несколько видоизменённые легенды о Хари-она. "Каран-корон" - звук стучащих гэта в японской ономатопии.
P.S. Я чудовищно путаюсь в оформлении и шапках фиков...

Глава 2

Гинрей Кучики всегда держит спину так ровно, будто если опустит плечи хоть немного, то его спина переломится. Его можно сравнивать с жутко неподходящими вещами: с тростинкой, пересохшей от зноя, с палочками из тончайшего фарфора, которые исключительно произведение искусства и для еды никогда предназначены не были, с сухим листком старинной икебаны, которую давно пора уже сменить… Двадцать седьмой глава клана Кучики, он держится с таким достоинством и высокомерием, что челядь опасается лишний раз попадаться ему на глаза, он говорит таким высоким слогом, что не каждый и поймёт, он… он двадцать седьмой глава клана Кучики. Этим всё сказано.
Капитанское звание шестого отряда по негласной, но общеизвестной традиции переходит от одного Кучики к другому, а тем, кто осмелится бросить этому порядку вызов придётся иметь дело с неудовольствием Гинрея. И если что-то Гинрей и ненавидит искренне и от всей души, так это нарушение правил, традиций и заведённого порядка.
Джуущиро Укитаке не такой. Пожалуй, Кучики не уделил бы аристократу едва ли среднего звена и внимания, если бы Укитаке не был капитаном. И хотя Гинрей считает, что капитанский чин их не уравнивает, но он послужил достаточно высокой ступенькой, чтобы Кучики начал смотреть на молодого – а для него уже почти все молодые – шинигами чуть менее свысока.А сделав это, вынужден был признать, что капитан Укитаке достоин не только посещать поместье Кучики в качестве гостя, но и уважения.
- Я понимаю, как важно молодёжи общаться со сверстниками, однако, к моему глубокому сожалению, я не могу найти никого из сверстников Бьякуи, чьё общество было бы приемлемо для моего внука, наследника клана Кучики, - речь у Гинрея неторопливая. Каждая интонация в ней просчитана, взвешена и отмерена. Эмоций в речи ровно столько, сколько позволительно проявлять мужчине его статуса и возраста.–Потому, капитан Укитаке, я выражаю свою надежду на то, что Вы станете для Бьякуи другом и наставником, он нуждается в старшем товарище, которого, несомненно, сумеет отыскать в Вашем лице.
Несмотря на то, что Укитаке понимает, насколько это важный шаг для Гинрея, энтузиазма он никакого не испытывает. Хотя Кучики явно считает, что оказывает ему большую честь, практически делает ему одолжение… от которого Джу с большим удовольствием отказался бы, да только, кажется, не получится. Именно это и не нравится молодому капитану в Гинрее – он умеет ставить нижестоящих по социальному статусу в такое положение, когда отказаться и соблюсти при этом все формы вежливости решительным образом невозможно. А оказывать подобную услугу капитану шестого отряда желания нет никакого – разве мало у Джуущиро своих дел? Да и здоровье оставляет желать лучшего, а ведь воспитание молодого аристократа, стоящего на много ступень выше него по социальной лестнице – дело ответственное и трудоёмкое.
- Кучики-тайчо, я очень польщён оказанными Вами доверием…
- Укитаке-тайчо, моя благодарность Вам не знает границ, - Гинрей склоняет голову прежде, чем Джуущиро может продолжить свой мягкий отказ и последнему ничего не остаётся, кроме как поклониться в ответ.

- Маленький Кучики, да? – задумчиво протянул Шунсуй, когда Укитаке сообщил ему новости. – Будущий двадцать восьмой глава клана… ну да, я не удивлён, что Гинрей так квохчет над мальцом.
- Ты ведь его видел несколько раз, правда? – капитан тринадцатого отряда, уютно устроив голову на плече Кёраку, с интересом поднял взгляд. – Какой он?
- Ужасный сноб.
- Ребёнок и сноб? Полно тебе.
- А ты сам всё увидишь, Джу, будь спокоен.

В конечном итоге Укитаке понял, что имел в виду Гинрей, говоря о необходимости общения со сверстниками, но хотя методы воспитания, применяемые старшим Кучики и вызывали у Джуущиро глубокое и искреннее отторжение, увидев маленького Бьякую, он уже не смог отказаться. К слову, о «сверстниках» Гинрей определённо упомянул лишь ради красного словца, потому что его внук оказался даже не подростком. Ребёнком. И ребёнком уже высокомерным, очень похожим на собственного дедушку. Впрочем, разве стоило этому удивляться? Плохому учишься быстро, а почва, семена презрения в которую сажал Гинрей, была уж очень благодатной...
И всё-таки шанс ещё был.
Укитаке решился биться за Бьякую не потому, что его попросил Гинрей, не потому, что был глубоко убеждён, что отношение, навязанное главой клана Кучики - в корне неверно, а потому, что будущий двадцать восьмой глава клана Кучики, маленький мальчик, показался ему самым одиноким из всех виденных им детей. А дети... дети не должны быть одинокими.

В душные и жаркие летние ночи, когда не только одежда, но и сам воздух будто липнет к телу нет ничего лучше, чем слушать страшные истории. Говорят, что от страха на теле выступает пот, а пот, как известно, охлаждает. Укитаке не знает, насколько это справедливо, но только улыбается, когда Бьякуя упрашивает его рассказать на ночь страшную сказку.
Ребёнка можно переучить, но только в том случае, если сам ребёнок этого захочет. Главное - заинтересовать. Главное - завладеть вниманием. Укитаке сумел это сделать, юный Кучики с нетерпением ждёт визитов сэнсэя, не давая челяди покоя, если тот вдруг задерживается или не может прийти... это ещё сослужит дурную службу капитану тринадцатого отряда, но Укитаке не знает об этом.
По стенам ползут тени - деревья за окном едва заметно покачиваются, Бьякуя ёжится, кутаясь в юката, будто ему вдруг стало холодно.
- Сэнсэй, ну пожалуйста!
Укитаке сдерживает улыбку, наливает себе и мальчику чая, не заботясь о том, чтобы жест вышел красивым, и согласно склоняет голову. Мальчик подтягивает колени к груди, обхватывает их руками и впивается в учителя жадным взглядом.
- Слышал я одну историю... кажется, произошло это в провинции Гифу - довольно давно, - Джуущиро хороший рассказчик. Возможно потому, что умеет хорошо контролировать своё дыхание. Его голос мягко вплетается в сумрак, теряется в танцующих тенях. - Жил-был один юноша, был он хорош собой и ладно сложен. Происходил он из богатой и родовитой семьи, но несмотря на это, а может и именно по этой причине, узами брака он себя ещё связать не успел.
- Отчего же так произошло, сэнсэй? - с живым любопытством спрашивает Бьякуя. Глядя на него, Укитаке с трудом подавляет улыбку.
- А произошло так оттого, Бьякуя, что был этот юноша уж больно высокомерен. Все столичные красавицы казались ему недостаточно красивыми и придирчивый его взгляд находил в каждой изъян. То зубы недостаточно белые, то нос чуть больше, чем должен быть, то волосы жидкие... но, между нами говоря, все эти изъяны были только в его глазах.
Бьякуе ужасно приятно это самое "между нами говоря". Сэнсэй доверительно понижает голос, чуть склоняет голову на бок, предлагая ему разделить тайну на двоих. И в зелёных глазах капитана играют плутовские огоньки, отчего выглядит Укитаке очень молодым, гораздо моложе своих лет и совсем даже не капитаном. Капитаны ведь должны быть строгие, как дедушка!
- Искал он себе невесту, искал, но ни одна по вкусу ему не пришлась. "Поеду-ка я в Ёсино", сказал он тогда в сердцах "Любоваться на цветение вишни, потому что вестимо это - единственная красота, что ещё осталась. А девичья красота - вот уж легенда в наше время". Сказано - сделано. Так наш герой отправился в Ёсино... ты, конечно же, знаешь, чем знаменито это место?
- Конечно! Там расстался Ёсицунэ с госпожой Сидзукой! Наконец-то... - поспешно отвечает Бьякуя и добавляет, нахмурившись - И зачем он вообще потащил с собой женщину?
- Осуждать мы прославленного Ёсицунэ не станем, но я вижу, что ты действительно хорошо помнишь "Сказание". Так вот, если ты его хорошо помнишь, то, наверно, помнишь и то, что в горах Ёсино холода держатся гораздо дольше, и вишня зацветает позже, чем в столице. Но как же там красиво! Кажется, будто это белое море волнуется и благоухает, а никак не деревья... именно в такое живописное место и направился наш герой.
Бьякуя слушает внимательно, гордый тем, что смог ответить на вопрос сэнсэя без запинки, «поддержать беседу», как говорит дедушка, и с ним Укитаке интересно, как с взрослым.
- По прибытии в Ёсино он с удобством расположился в лучших комнатах, какие только смог отыскать, но поскольку несколько дней он провёл в пути, то очень устал и проспал до самого вечера. А когда небо потемнело и первые звёзды показались на нём, юноша проснулся и решил отправиться на прогулку. Провожатых он с собой брать не стал, посчитав, что лишние люди только спугнут красоту момента для него.
- Очень верное решение, - веско вставляет мальчик. Укитаке мимолётно улыбается и продолжает:
- Ночной воздух был наполнен ароматом цветов, ветер то и дело срывал лепестки и, кружась, они падали на землю, путались в волосах нашего героя и мягко оседали на его плечи. Он наслаждался своей прогулкой, когда вдруг увидел, что от одного из деревьев отделилась тень. В первое мгновение юноша встревожился – а вдруг это разбойник решил воспользоваться ночной темнотой? Но уже в следующий момент он понял, что ошибся. Каран-корон, каран-корон – застучали гэта и, освещённая лунным светом, мимо него прошла девушка.
Голос Укитаке меняется. В плавное течение добавляется мягкая вкрадчивость, и Бьякуя, который уже хотел было закатить глаза, что, мол, и тут девушка, забывает о своём недовольстве, предчувствуя, что не просто так, ох, не просто так появилась эта девушка.
- Молодой человек, может, и удивился бы, что делать в таком странном месте юной девушке, но все мысли у него тотчас же вылетели из головы, едва только взгляд его упал на её лицо. «Никогда прежде не видел я столь прекрасной девы!» - подумал он. Все столичные красавицы, которых раскритиковал юноша, действительно казались дурнушками по сравнению с этой девушкой, которую он встретил среди ночи. Её богатые одежды ясно указывали на то, что она была бы прекрасной парой молодому и богатому человеку, но он был так поражён её красотой, что, когда девушка проходила мимо, не смог не только сдвинуться с места, но даже обратиться к ней. Девушка вскоре удалилась, а в памяти его осталась улыбка, которая скользнула по её губам.
Укитаке замолкает, делает глоток чая – тот немного горчит, но очень хорошо освежает. Притихший Бьякуя, как и все дети, обладает прекрасной фантазией, наверно, потому и молчит, захваченный картиной, которую ему рисует воображение.
- Едва только рассвело, юноша отправился искать эту прекрасную девушку – он спрашивал у всех и каждого, но никто не мог дать ему ответа, кто это была и где её можно найти. Казалось, всё на свете сговорилось против него и его возлюбленной, а ему хватило только одного взгляда, чтобы понять, что он, наконец, отыскал ту, кого может назвать так. Но память всё ещё хранила её улыбку. «Приду сегодня ночью на то же самое месте – и она непременно появится там, ведь её улыбка означает, что и я пришёлся ей по сердцу», решил для себя юноша и с нетерпением стал ждать ночи. К его восторгу, сердце не обмануло – та же прекрасная девушка появилась рядом с цветущими деревьями. Каран-корон, стучали её гэта. Проходя мимо юноши, она улыбнулась ему – и была её красота столь совершенно, что он не смог удержаться от ответной улыбки.
На мгновение в комнате становится так тихо, что слышно, как потрескивает свеча. Тени бегут по стенам – это поднялся ночной ветер, заставляя деревья сплетаться свои ветви в замысловатом танце.
- Девушка остановилась, пристально глядя на него. С всё той же прекрасной улыбкой, она протянула руку и вытащила драгоценные канзаши, удерживавшие её волосы в высокой причёске. Молодой человек не сдержал восхищённого вздоха, когда длинные, чёрные и тяжёлые пряди скользнули по её плечам, укрывая красавицу, словно ещё одна дорогая накидка… но вздох восхищения тут же обернулся полным ужаса вскриком. Длинные и гладкие пряди вдруг взметнулись вверх и рванулись к нему, будто щупальца осьминога. Тысячи коготков впились в его одежду и кожу, и лицо прежде прекрасной девы исказилось полной голода и гнева гримасой. Это привело его в чувство – с необычайной силой юноша рванулся прочь, только чтобы избавиться от мерзких когтистых волос, и, изрезавшись и изорвав свои одежды, бросился прочь. Чудовище следовало за ним в полной тишине, и ни звука не было слышно – так же бесшумно опадают лепестки цветущей вишни. Несколько раз наш герой оборачивался в надежде, что жуткий монстр оставил его в покое, но она была там, за спиной, и её волосы тянулись к нему… Сколько он так бежал, он не помнил, но вот перед ним показался дом – стрелой бросился внутрь молодой господин, захлопнул за собой дверь и всю ночь так и простоял, до самого рассвета, дрожа от страха. Наутро он набрался смелости и выглянул наружу – там никого не было. «Неужели мне это померещилось?», подумал он и тут же закрыл ладонью рот, чтобы не вскрикнуть. На двери остались следы тысяч мелких коготков, исцарапавших дверь в попытке добраться до него.
Позволив тишине длиться всего пару секунд, Укитаке, следуя всем правилам, быстро наклоняется к светильнику и задувает дрожащий огонёк, погружая комнату во мрак. В следующее мгновение ему под руку бросается мальчик, прижимается к боку, крепко хватаясь за Джуущиро, и шёпотом спрашивает:
- Кто же это был, сэнсэй?
- В разных местах их называют по-разному. Хари-онна или Хари-онаго – Женщина-крючок или Женщина-игла. Или Улыбающаяся женщина, Ниа-онаго. Это злобный призрак, который нападет на молодых людей.
- Почему же она не напала в самую первую ночь?
- Потому что наш герой ей не улыбнулся в ответ. Просто так она напасть не может… я совсем напугал тебя, Бьякуя… так не пойдёт.
- Нет, сэнсэй! – горячо возражает мальчик, расслышав по голосу, как нахмурился Укитаке. – Мне вовсе не страшно… только…
- Да?
- Вы же не уйдёте сегодня?
Укитаке рад, что в темноте не видно, как он улыбается. Каждый раз так – я не боюсь, но, сэнсэй, всё-таки останьтесь.
- Нет, уже слишком поздно… давай-ка ложиться.
Бьякуя долго лежит, не смыкая глаз. Он слушает дыхание учителя, аккуратно касается его длинных волос…
-«Хорошо, что они не чёрные», - с облегчением думает мальчик и только потом засыпает.

@темы: моё, творчество, Bleach

---

Стебли мисканта, Глава 1.

Автор: Herr Fuchs
Фандом: Bleach
Название: Стебли мисканта
Персонажи: Бьякуя Кучики, Хисана Кучики, упоминается Рукия
Рейтинг: G
Жанр: romance, drama, angst
Пейринг: Бьякуя Кучики/Хисана Кучики
Статус: в процессе написания; Глава 1
Публикация: только с разрешения автора
От автора: - Для меня всегда сложно придумывать название, тем более, что я планирую делать не единичный отрывок, а объединённое общей идеей повествование. Потому название у всего будет "Стебли мисканта". В японской любовной лирике и на языке цветов переплетённые стебли мисканта - это символ любовной связи, нежелания разлуки и любовного томления.

Двери поместья семейства Кучики открываются по праздникам и оттуда течёт яркая и пёстрая река прислуги, одетой по случаю торжества в лучшие одежды с гербами дома, которому служат. Совсем юная жена молодого господина всё не может привыкнуть к такому разноцветью. Она ко многому не может привыкнуть, даже к собственным дорогим одеждам – несколько слоёв дорогих тканей, удивительно красивый пояс, высокая причёска и канзаши в волосах. И на каждую из таких заколок можно купить деревню со всеми её жителями.
Хисана смотрит в зеркало – тоже диковинка, прежде она причёсывалась, глядя на своё отражение в речке, а оттуда на неё глядит испуганная девушка, бледная вовсе не от белил. По счастью обычай чернить зубы отошёл в прошлое, да и не жалует подобного молодой господин, так же, как не жалует он и белила, и вертикальную полоску помады на губах – алую, будто свежий, ещё сочащийся кровью шрам, как и нарисованные чёрточки бровей…
-«Я встретил тебя не такой», - говорит он не терпящим возражений тоном, а Хисана только беспомощно разводит руками, похожими на крылышки бабочки из-за длинных рукавов. Конечно, Бьякуя встретил её не такой, полюбил не такой, но разве можно идти против традиций и обычаев? Он сам ведь яростный их блюститель, так отчего же хочет, чтобы жена была явной соринкой в глазу сурового Гинрея? Как вообще посмел взять её, выросшую в Руконгае, в жёны?
Никогда нельзя задаваться вопросом «А за что меня любят?», потому что человеческая природа такова, что после долгих самокопаний может выясниться, что и любить-то особо не за что. Но Хисана, вопреки правилу, иногда думает об этом – когда молодой супруг спит на футоне рядом, наплевав на традицию, что посещать жену можно, но спать в её покоях после совершения супружеского долга – предосудительно. Жёсткую подставку для головы она никогда не использует, потому что не делает высоких причёсок по требованию Бьякуи. Он говорит, что Хисана выглядит смешно с забранными наверх длинными прядями накладных волос. Он говорит, что Хисана похоже на онрё и юрей вместе взятых, когда наносит свинцовые белила, как и следует порядочной жене. Он говорит, что не хочет видеть в своей постели ряженное чучело… но никогда не говорит, что любит.
Хисана ещё совсем юная, матери, которая правильно наставила бы её перед браком, у неё нет, а слушать шепотки служанок – нельзя, теперь не по статусу. Подумать только – не по статусу! Ей-то! Руконгайской нищете! Юная и романтичная, она хочет любить и быть любимой, но вот любит ли её Бьякуя? В ночи, когда молодой господин спит рядом, она подолгу лежит без сна, наблюдая, как вздымается его грудь, как медленно скользит лунный луч по его волосам, в кои-то веки так непозволительно спутанным… в такие ночи ей больно и горько осознавать, что он и не женился бы, наверно, на ней, если бы Хисана была ему ровней, что этот скандальный брак, скорей всего, просто способ бросить вызов Гинрею Кучики, швырнуть ему этот неравный союз в лицо и рассмеяться – «Прошло твоё время!».
-«Но ведь он любит, любит!» - твердит себе Хисана, отчаянно прижимаясь к плечу мужа и ничуть не заботясь о том, что может потревожить его сон. Любит такой, какая она есть, безо всяких украшений и церемоний.

- Я должна найти свою сестрёнку, я должна… - твердит Хисана, не утирая даже слёз, стоящих в глазах. Бьякуя смотрит молча и внимательно, позволяя супруге хватать свою длиннопалую руку, сжимать её в ладонях, как, наверно, сжимала бы она оберег. – Если бы только я не оставила её тогда!
Кучики знает, что жене его утешения не нужны – и, по правде сказать, не понимает её горя. К детской смертности всегда относились спокойно, даже аристократия. Кажется, до трёх лет их и не хоронят толком, просто от трупов избавляются, верно? Детей отнимают от матери, ведь дама должна быть прекрасна всегда, а как тут остаться прекрасной с младенцем на руках? На то есть мамки-няньки, которые только рады будут взрастить чадо, получая и щедрое вознаграждение, и надежду на будущую привязанность госпожи или господина…
Хисане кажется, что её признание делает её в глазах любимого супруга чудовищем, неспособным на любовь, чем-то отвратительным и трусливым. Наивная девочка, думает Бьякуя, ты совсем не знаешь, какие они – чудовища. Он удерживается от улыбки, в конце концов, его воспитали правильно, он прощает жене слёзы, хотя ведь женщина не должна проявлять эмоций… Бьякуя Кучики – идеальный супруг, он знает это наверняка. Нестандартный – не возвращается домой в компании гейш и молодых актёров навеселе, не содержит любовниц, посещает жену чаще раза в месяц. Но идеальный – по крайней мере, для Хисаны. Только разве она ценит это?
- Я прикажу искать её… как, ты сказала, её зовут? – вежливо и ласково переспрашивает Бьякуя, но Хисана вздрагивает и едва ли не отшатывается, отдёрнув руки от ладони мужа, как от чего-то гадкого.
- Рукия! Её зовут Рукия! – слёзы текут по её щекам. Хисана смотрит на него непонимающе. В её больших глазах отчего-то застыла обида.
- Хорошо, значит, мои люди будут искать твою сестру Рукию, - Бьякуя делает вид, будто не заметил невежливости супруги. В конце концов, у кого из них двоих тут аристократическое воспитание? – Как она выглядит, Хисана?
- В точности, как я.
- Тем легче будет её отыскать.
- Ты считаешь меня ужасным человеком? – женщина смотрит на свои сцепленные пальцы и голос её звучит отчаянно и тускло. И в этот момент Бьякуя испытывает волну раздражения. Нет! Он не считает её ужасным человеком, зачем твердить одно и то же? Они найдут эту… Рукию… или не найдут – так будет даже лучше, но, в конце-то концов, зачем лить слёзы теперь, когда муж пообещал отыскать её сестру?
- Нет, Хисана. Я не считаю тебя ужасным человеком, ты поступила так, как поступила. Возможно, в твоей ситуации так поступил бы любой, - Бьякуя поднимается со своего места и оправляет одежду. Ему хочется уладить всё и сразу, чтобы больше не возвращаться к этому разговору. – Кто знает, встретились бы мы, если бы ты поступила иначе?
Хисана закрывает лицо руками, а Бьякуя непонимающе вскидывает бровь. Этот довод должен был её утешить, разве не так? Или она предпочла бы остаться в грязи Руконгая, умирая от голода и с ребёнком на руках, чем узнать его и стать его женой? Плечи жены вздрагивают и, опустившись рядом с ней на колени, Бьякуя обнимает её, прижимает к своей груди и шепчет на ухо:
- Я люблю тебя.
Хисана хватается за него дрожащими и такими худыми руками, но не откликается эхом, как должна была… как рассчитывал Бьякуя.
- Найди её, Бьякуя, найди… - умоляет она, орошая слезами его одежду.
- Не плачь, - отвечает уязвлённый Кучики. И тут же добавляет. – Я найду, я обещаю.
Покидает покои супруги он в ужасном расположении духа. Хисана плачет – не из-за него, Хисана не услышала даже, кажется, его признания, Хисана только и думает, что о чумазом ребёнке, брошенном в Руконгае… да Рукия, скорей всего, уже давно умерла! Как вообще люди выживают в Руконгае?!
Тем не менее, он пообещал – и потому отдаёт приказ искать Рукию, ребёнка, который выглядит совсем как его жена.

@темы: моё, творчество, Bleach

---

Стебли мисканта, Глава 1.

Автор: Herr Fuchs
Фандом: Bleach
Название: Стебли мисканта
Персонажи: Бьякуя Кучики, Хисана Кучики, упоминается Рукия
Рейтинг: G
Жанр: romance, drama, angst
Пейринг: Бьякуя Кучики/Хисана Кучики
Статус: в процессе написания; часть первая
Публикация: только с разрешения автора
От автора: - Для меня всегда сложно придумывать название, тем более, что я планирую делать не единичный отрывок, а объединённое общей идеей повествование. Потому название у всего будет "Стебли мисканта". В японской любовной лирике и на языке цветов переплетённых стебли мисканта - это символ любовной связи, нежелания разлуки и любовного томления.

Двери поместья семейства Кучики открываются по праздникам и оттуда течёт яркая и пёстрая река прислуги, одетой по случаю торжества в лучшие одежды с гербами дома, которому служат. Совсем юная жена молодого господина всё не может привыкнуть к такому разноцветью. Она ко многому не может привыкнуть, даже к собственным дорогим одеждам – несколько слоёв дорогих тканей, удивительно красивый пояс, высокая причёска и канзаши в волосах. И на каждую из таких заколок можно купить деревню со всеми её жителями.
Хисана смотрит в зеркало – тоже диковинка, прежде они причёсывалась, глядя на своё отражение в речке, а оттуда на неё глядит испуганная девушка, бледная вовсе не от белил. По счастью обычай чернить зубы отошёл в прошлое, да и не жалует подобного молодой господин, так же, как не жалует он и белила, и вертикальную полоску помады на губах – алую, будто свежий, ещё сочащийся кровью шрам, как и нарисованные чёрточки бровей…
-«Я встретил тебя не такой», - говорит он не терпящим возражений тоном, а Хисана только беспомощно разводит руками, похожими на крылышки бабочки из-за длинных рукавов. Конечно, Бьякуя встретил её не такой, полюбил не такой, но разве можно идти против традиций и обычаев? Он сам ведь яростный их блюститель, так отчего же хочет, чтобы жена была явной соринкой в глазу сурового Гинрея? Как вообще посмел взять её, выросшую в Руконгае, в жёны?
Никогда нельзя задаваться вопросом «А за что меня любят?», потому что человеческая природа такова, что после долгих самокопаний может выясниться, что и любить-то особо не за что. Но Хисана, вопреки этому правилу, иногда думает об этом – когда молодой супруг спит на футоне рядом, наплевав на традицию, что посещать жену можно, но спать в её покоях после совершения супружеского долга – предосудительно. Жёсткую подставку для головы она никогда не использует, потому что не делает высоких причёсок по требованию Бьякуи. Он говорит, что Хисана выглядит смешно с забранными наверх длинными прядями накладных волос. Он говорит, что Хисана похоже на онрё и юрей вместе взятых, когда наносит свинцовые белила, как и следует порядочной жене. Он говорит, что не хочет видеть в своей постели ряженное чучело… но никогда не говорит, что любит.
Хисана ещё совсем юная, матери, которая правильно наставила бы её перед браком, у неё нет, а слушать шепотки служанок – нельзя, теперь не по статусу. Подумать только – не по статусу! Ей-то! Руконгайской нищете! Юная и романтичная, она хочет любить и быть любимой, но вот любит ли её Бьякуя? В ночи, когда молодой господин спит рядом, она подолгу лежит без сна, наблюдая, как вздымается его грудь, как медленно скользит лунный луч по его волосам, в кои-то веки так непозволительно спутанным… в такие ночи ей больно и горько осознавать, что он и не женился бы, наверно, на ней, если бы Хисана была ему ровней, что этот скандальный брак, скорей всего, просто способ бросить вызов Гинрею Кучики, швырнуть ему этот неравный союз в лицо и рассмеяться – «Прошло твоё время!».
-«Но ведь он любит, любит!» - твердит себе Хисана, отчаянно прижимаясь к плечу мужа и ничуть не заботясь о том, что может потревожить его сон. Любит такой, какая она есть, безо всяких украшений и церемоний.

- Я должна найти свою сестрёнку, я должна… - твердит Хисана, не утирая даже слёз, стоящих в глазах. Бьякуя смотрит молча и внимательно, позволяя супруге хватать свою длиннопалую руку, сжимать её в ладонях, как, наверно, сжимала бы она оберег. – Если бы только я не оставила её тогда!
Кучики знает, что жене его утешения не нужны – и, по правде сказать, не понимает её горя. К детской смертности всегда относились спокойно, даже аристократия. Кажется, до трёх лет их и не хоронят толком, просто от трупов избавляются, верно? Детей отнимают от матери, ведь дама должна быть прекрасна всегда, а как тут остаться прекрасной с младенцем на руках? На то есть мамки-няньки, которые только рады будут взрастить чадо, получая и щедрое вознаграждение, и надежду на будущую привязанность госпожи или господина…
Хисане кажется, что её признание делает её в глазах любимого супруга чудовищем, неспособным на любовь, чем-то отвратительным и трусливым. Наивная девочка, думает Бьякуя, ты совсем не знаешь, какие они – чудовища. Он удерживается от улыбки, в конце концов, его воспитали правильно, он прощает жене слёзы, хотя ведь женщина не должна проявлять эмоций… Бьякуя Кучики – идеальный супруг, он знает это наверняка. Нестандартный – не возвращается домой в компании гейш и молодых актёров навеселе, не содержит любовниц, посещает жену чаще раза в месяц. Но идеальный – по крайней мере, для Хисаны. Только разве она ценит это?
- Я прикажу искать её… как, ты сказала, её зовут? – вежливо и ласково переспрашивает Бьякуя, но Хисана вздрагивает и едва ли не отшатывается, отдёрнув руки от ладони мужа, как от чего-то гадкого.
- Рукия! Её зовут Рукия! – слёзы текут по её щекам. Хисана смотрит на него непонимающе. В её больших глазах отчего-то застыла обида.
- Хорошо, значит, мои люди будут искать твою сестру Рукию, - Бьякуя делает вид, будто не заметил невежливости супруги. В конце концов, у кого из них двоих тут аристократическое воспитание? – Как она выглядит, Хисана?
- В точности, как я.
- Тем легче будет её отыскать.
- Ты считаешь меня ужасным человеком? – женщина смотрит на свои сцепленные пальцы и голос её звучит отчаянно и тускло. И в этот момент Бьякуя испытывает волну раздражения. Нет! Он не считает её ужасным человеком, зачем твердить одно и то же? Они найдут эту… Рукию… или не найдут – так будет даже лучше, но, в конце-то концов, зачем лить слёзы теперь, когда муж пообещал отыскать её сестру?
- Нет, Хисана. Я не считаю тебя ужасным человеком, ты поступила так, как поступила. Возможно, в твоей ситуации так поступил бы любой, - Бьякуя поднимается со своего места и оправляет одежду. Ему хочется уладить всё и сразу, чтобы больше не возвращаться к этому разговору. – Кто знает, встретились бы мы, если бы ты поступила иначе?
Хисана закрывает лицо руками, а Бьякуя непонимающе вскидывает бровь. Этот довод должен был её утешить, разве не так? Или она предпочла бы остаться в грязи Руконгая, умирая от голода и с ребёнком на руках, чем узнать его и стать его женой? Плечи жены вздрагивают и, опустившись рядом с ней на колени, Бьякуя обнимает её, прижимает к своей груди и шепчет на ухо:
- Я люблю тебя.
Хисана хватается за него дрожащими и такими худыми руками, но не откликается эхом, как должна была… как рассчитывал Бьякуя.
- Найди её, Бьякуя, найди… - умоляет она, орошая слезами его одежду.
- Не плачь, - отвечает уязвлённый Кучики. И тут же добавляет. – Я найду, я обещаю.
Покидает покои супруги он в ужасном расположении туда. Хисана плачет – не из-за него, Хисана не услышала даже, кажется, его признания, Хисана только и думает, что о чумазом ребёнке, брошенном в Руконгае… да Рукия, скорей всего, уже давно умерла! Как вообще люди выживают в Руконгае?!
Тем не менее, он пообещал – и потому отдаёт приказ искать Рукию, ребёнка, который выглядит совсем как его жена.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра